Может, и вправду зря ВП отрекся от дружной семьи "учеников-стругацкого", забурился в мениппову сатиру - вместо того, чтоб вместе со своими собратьями по мастер-классу Стругацких шляться по конвентам, в русле турбореализма струячить про Странников и Штурмфогелей.
Когда-то Пелевин сделал хитрый ход лошадью - отказался от почтительного копирования осакраленных братьев. Если всмотреться в язык Насекомых, Чапаева (особенно - начало), можно уловить слабо старательное копирование словесной ткани булгаковских текстов, его типичных подходов, фразообразования, ритмики. И как всегда у Пелевина, выпуклое в завязке, заманчиво-классическое начало скоро издыхает, вырождается в нечто тугомутное. Вот в Числах герой Степа осторожно списан с паттерна Степы Лиходеева - те же характерные примочки, оттенки, узнаваем тот самый образ, деляга, столкнувшийся с непознаваемой волшебной чухней.
А по большому счету язык - типично пелевинский, фирменный, среднее между повестью об инопланетянах в задроченске и отчетом по бурению скважин. Диалоги он чувствует более-менее верно, но диалогов у него почти нет вовсе.
Наверное, самая страшная кара для Пелевина - запретить ему упоминать аббревиатуру ФСБ.
Чего не бывает в текстах Пелевина.
Родителей.
Нет отношений отец-сын, мать-дочь и вся сфера родительских отношений.
Нет братьев и сестер. Все это никак не разрабатывается, сублимируется в парах ученик-учитель.
Любви и всякого такого. Пелевинские покемоны не любят ебаться. Вяло, нехотя изображают это желанье.
Удовольствия. Персонажи живут безрадостно, не едят вкусной жрачки, никогда не тащатся и не прутся.
В целом - роман еще хоть как-то переваривается, есть пара невредных шутих, повесть похуевей, монотонная и задроченная нефтяной филологией, рассказы - бумажная лапша, невнятные, игручие отходы производства.
